«В фотографии всегда есть ностальгия, в ней есть запах времени. Фотография — это миллисекунда, и в это время можно поймать изображение души человека, его характера. Это такой обнаженный контекст», — по сути в этом и заключается вся квинтэссенция работ литовского медиахудожника и критика Ремигия Венцкуса, фотовыставка которого под названием «Моя любовь. Мой дом» до 10 февраля представлена в Латгальском культурно-историческом музее.

Это, пожалуй, один из вариантов, когда только имя человека заставляет невольно задуматься — если уж Ремигий, то какие у него должны быть работы! Имя Ремигий (Remigijus) старо как мир, в хорошем смысле этого слова, его корни уходят к римскому когномену (личному или родовому прозвищу) Remigius, происходящему от латинского remex — «гребец». Имя образовалось от латинского remigium и переводится как «гребля, весло», в переносном значении означает «гребец; гребущий» (прим. автора — ко всему этому стоит добавить и ассоциацию с мифическим Хароном, перевозчиком душ в Царство мертвых). Между прочим, самым известным носителем данного имени является Святой Ремигий Реймсский, или Святой Реми (437 — 13 января 533) — епископ Реймсский, который считается небесным покровителем Франции и французского города Реймса.

— На фоне такой многослойности не могу не спросить — как Вам живется с таким редким именем?
— В Литве есть люди с таким именем, хотя оно не очень популярное среди молодого поколения, но среди моего такие люди встречаются. Оно сложное, с языческими корнями, и если ты делаешь международную карьеру, то оно не всегда на руку.

— Вы работаете не только с фотографией, как Вы себя позиционируете как художник в широком понятии этого слова?
— Я всегда говорил и говорю, что я медиахудожник и критик. У меня есть степень бакалавра по графике, степень магистра я получил по истории искусства, диссертацию же защитил по критике искусства, и ее тема была связана с методом, которым можно анализировать экспериментальное кино. Я сам в 2000 году начал делать видеофильмы и почти 10 лет преподавал видеоискусство. Пока я писал диссертацию, мне не хватало времени на видео, и я начал играть с фотографией. Вообще, фотографировать я стал в лет 16. Какое-то время мне пришлось провести в санатории, где я и писал, и рисовал, и фотографировал. Во время написания диссертации я начал рыться по своим архивам, и так всё это пошло. В свое время, обучаясь графике, много рисовал, и один из литовских критиков, куратор, сказал мне, что однажды я вернусь к живописи. Уже год как я вернулся к живописи, поскольку вижу влияние искусственного интеллекта, который, по сути, «проглатывает» искусство и создает инфляцию качества медиаискусства. Я беру кисть, и для меня это релакс. Кстати, фотография тоже. Я много пишу, курирую выставки, как я сам говорю, сижу на многих стульях.

— Можно ли сказать, что сейчас, при наличии искусственного интеллекта, сам художник и его личный вклад уходят на второе место. Количество превалирует над качеством?
— Очень много лет говорится об окончании истории, философии, но это не так. Это такой стресс и паника — всё, конец! В свое время, когда я начал делать видео и преподавать в Каунасском университете Витаутаса Магнуса, я сделал выставку, и мне сказали: «А что сейчас, чем дурнее, тем лучше?», и я ответил «Да». А через пять лет уже никто такого не спрашивал, и это говорит о том, что надо просто приучить себя к современным техникам. В свое время, когда художники стали использовать современные средства выражения, дело было не в том, что им надоело использовать привычные — живопись, графику, — просто им было интересно, что и как можно выразить при помощи новых способов. В свое время, когда фотография вошла в массы и в принципе каждый при наличии телефона стал сам себе фотограф, тоже говорили — в фотографах больше нет нужды. Но это не так. В свое время фотография была механическим искусством, но сейчас она в музее. На самом деле сейчас такая инфляция в искусстве, потому что всё очень быстро производится и уходит в сферу развлечения, где не существует ни философии, ни анализа, ни критики, ни самосознания.
Хорошее искусство — это привилегия богатых людей, у которых есть деньги и понятие, оно не для масс. И так было и будет, наверно, всегда. Я считаю, что только богатое общество сумеет вернуться к хорошему искусству, собирать его. У нас понемногу это происходит, мы уже не те отсталые страны, и это видно по вкусу людей. Все же массы до сих пор примитивны. Такому человеку проще купить в магазине репродукции Климта или Ван Гога, даже не зная, кто они такие. Он еще прикупит и рамку за 250 евро, повесит на стену и будет радоваться. Поэтому миссия искусства — заставить задуматься, кто я такой, даже что я такое, и что я делаю.

— Провокации в искусстве, как Вы к ним относитесь? И нужны ли они?
— Провокации нужны. Существует искусство, где всё красиво, но это не интересно. Например, когда в искусстве наступила эпоха модернизма, то всё, что было до нее, «сломали», придумали новые нарративы (прим. автора — говоря простыми словами, нарратив — это рассказ или история, рассказанная одним человеком. Обычно она не искажает последовательность реальных событий, поэтому на одну и ту же настоящую историю может быть несколько нарративов), и искусство начало провоцировать. Но нельзя сказать, что провокационного искусства не было совсем. Взять, к примеру, Сикстинскую капеллу Микеланджело — пока художник расписывал капеллу, он никому не показывал своих работ, тем самым нагнетая интригу, и в день открытия люди просто ломились в капеллу, желая увидеть, что же там такого Микеланджело натворил. Это тоже своего рода провокация.
Постмодернизм усилил провокацию, и то искусство, которое было просто декоративным, отошло на второй план, на авансцену вышла критика — общества, культуры, политики и жизни в целом. В том же искусстве Малевича, Ротко была политика — сломать всё, что есть, ничего не говоря, дать эффект, быть в пространстве, придумать свой нарратив. Искусство на самом деле идет рядом с критикой политики. Это всё интересно, это критика нашего общества, уже в
70—80-е годы прошлого века о художниках говорили как об ученых, которые исследуют мир. Искусство затрагивает наше подсознание, это его зеркало. Оно говорит, я покажу, как выглядит мир на самом деле, мир, лишенный контроля. Всё же, чтобы понять искусство, надо его изучать. Когда у меня спрашивают, как понять искусство, я отвечаю — если ты хочешь говорить по-французски, что ты делаешь? Изучаешь, а почему не надо изучать искусство?
Провокация иногда создается этими примитивными людьми — они готовы перегрызть горло за то, чего они не понимают. Говоря о наших странах, почему общество такое нетерпимое к провокациям, это неудивительно, ведь наших отцов, прадедов держали пятьдесят лет в тюрьме — Советском Союзе, где всё было запрещено. И когда ты выходишь из этой тюрьмы, то тебе надо еще 150 лет реабилитации! Потому люди и смотрят примитивно на всё!

— А искусство Ремигия Венцкуса провокативно?
— Я помню одну из своих первых выставок в Литве, где я выставлял мужские акты (прим. автора: акт — изображение обнаженного тела), это было в Паневежисе. Я развесил их на стенах и подумал — ерунда всё это, я так хотел провокации, а это всё лирика, красивое тело, любовь. Тогда друг мне сказал — не волнуйся, люди сделают!

— И сделали?
— И они сделали — написали, что я пропагандирую гомосексуальность. Я был юный, очень смелый, думал, сейчас ринусь в бой, бороться с вами, примитивными существами. Я написал большую статью, посвященную теме гомосексуализма в искусстве в одном из журналов, и разложил, что такое примитив. После другой выставки, где тоже были акты, причем достаточно откровенные, чего только не писали в комментариях — «чтобы Венцкуса кто-нибудь убил», «чтобы его тело нашли в море». А я тогда написал большое критическое эссе на тему культуры ненависти в комментариях, что такое ненависть, ее происхождение. У меня такая реабилитация, другие плачут, а я пишу критические статьи. Хотите? Получите! Это этакий разрез скальпелем — посмотрю, что там у вас внутри — совсем испорченные органы или их еще можно испортить. Была еще одна выставка, после которой сыпались даже нецензурные комментарии, вплоть до мата. Так я их собрал вместе с I.P. адресами и сделал выставку под названием Transvillage in Lithuania в одной из галерей, в которую после этого меня больше никогда не приглашали. Это были фотографии моих друзей, переодетых в женскую одежду — старинную одежду, которую носили наши бабушки, которую мы нашли в доме одного из моих друзей, в котором тусовались. Вот представьте — бородатый мужик в юбке, с бокалом вина… Потом я переделал эти фотографии, чтобы людей нельзя было узнать, и вместо названий к ним разместил комментарии. Очень хорошо среагировала пресса. По радио было даже интервью со мной, длиною в час, об эротике, различных фобиях. По моим подсчетам, было около 25 публикаций в разных крупных медиаизданиях. Значит, это интересно. И когда мне начинают говорить (особенно мое начальство), что я что-то делаю неправильно, то я делаю так — например, однажды я списался со всеми изданиями Литвы и сказал, что дам любое интервью. После всех этих интервью они больше ко мне не придирались. В основном у людей нормальная реакция на мое искусство, но как я говорю, всегда есть один идиот-заводила, ведь чтобы кричать — ума не надо.

— Фотовыставка «Моя любовь. Мой дом» — что это, или точнее, о чем?
— Год назад меня пригласили в Екабпилс, в музей, и попросили привезти работы на тему Дня независимости Литвы. Я начал продумывать всякие варианты — поехать через Литву? Делать фотографии? Нет, это всё не то. Потом я начал размышлять в контексте войны между Украиной и Россией (я сам много писал о ней первое время), и я подумал, чего бы мне не хватало, если б Литвы не стало, если бы всё это «быдло» пришло со своими автоматами сюда? Я понимаю, что того, что я показываю, уже нет — той Литвы, тех людей, жизней, но это моя земля, мои родные, моя родина, дом. И хотя дом уже перестроен, это место пока еще сохранило запах, и я его чувствую, когда приезжаю. Однажды литовский философ Арвидас Шлегерис во время одной из публичных лекций на вопрос, что для него родина — ответил: «Моя Литва — это то, что я вижу до горизонта — это мой двор, моя собака, скамейка, на которой я сижу». И после этого я начал думать, а что есть двор у меня? И я понял, что это мои люди — мама, брат, мои родственники. Многих из них уже нет, но в памяти они живы. Я понимаю, что меня тоже не будет, возможно, через 50 лет никто и не вспомнит обо мне, что я делал, чем занимался, но это жизнь. Несмотря на это, ты счастлив и чувствуешь себя довольным, потому что знаешь, что там будет пахнуть твоим двором. По сути и есть концепция, я собрал всю документальную коллекцию и создал эту выставку.
Сама стратегия создания фотографии — это изучение медиа, что оно может дать, как может поломать кадр, как может перестроить всё, что было сфотографировано и так далее. Это для меня всегда интересно. Никогда не интересно смотреть на очень красивую фотографию, на хорошо сделанную фотографию. Когда я отсылаю свои фото на распечатку, мне говорят «надо свести цвета, отретушировать». Я говорю — печатайте! Пускай будет с ошибками. Жизнь полна ошибок, и за это ее нужно любить, и поэтому я сам люблю создавать искусство.

Светлана Шилова